Жанровое разнообразие поэмы Пушкина "Руслан и Людмила"

Жанровое разнообразие поэмы Пушкина "Руслан и Людмила"

Реферат

Тема : Жанровое разнообразие поэмы А.С.Пушкина “Руслан и Людмила”.

Выполнила ученица 9-А класса средней школы №2 г.Колпашево

Балашова Саша.

Поэма — крупное стихотворное произведение с повествовательным или лирическим сюжетом. Известно много жанровых разновидностей поэм: героическая, дидактическая, сатирическая, историческая, лирико-драматическая и др.

Существует много различных мнений критиков насчет жанровой принадлежности “Руслана и Людмилы”. Критик Маймин Е.А. писал, что “по своему жанру “Руслан и Людмила” — шуточная и ироническая поэма-сказка”. “В литературе о Пушкине,— считает Б.Бурсов,—достаточно выяснен вопрос о том, что в “Руслане и Людмиле”, по своему жанру близкой одно­временно и сказке и исторической поэме, явно преобладает исторический интерес над сказочным…”.

На мой взгляд, “Руслан и Людмила” — оригинальное произведение,  в котором черты волшебной сказки пересекаются с реальными историческими событиями.

Сюжет поэмы —  сказочный, в нём все дышит  молодостью и  здоровьем,  печальное    не пе­чально, а страшное не страшно, потому что печаль легко превращается в радость, а страшное становится смеш­ным.

Похищение не­весты, поиски ее, мотив соперничества, пребывание ге­роини в заколдованном царстве, совершение подвигов для ее спасения, счастливый конец — все это похоже на сказ­ку. Но по ходу повествования, внутри сюжета, происхо­дит постоянное столкновение сказочного и самого обыденного, фантастического и бытового. Колдунья оказывается не только злой, но и жалкой старухой, свире­пый чародей Черномор — немощным стариком.

Торжество правды над коварством, злобой и насилием — вот содержание поэмы. “Руслан…” — только сказка, с обычным в сказках резким противопоставлением добрых и злых персонажей и со счастливой раз­вязкой.

Кар­тины боевые чередуются с мирными, веселые и смешные с мрачными и страшными. Сочетание их приобретает иногда резко контрастный характер. В поэмах Пушкина действует тот же закон контрастов, что и в его лирике. Вот нежная, трепетная сцена брачной ночи. Стих льется плавно и певуче:

Вы слышите ль влюбленный шепот,

И поцелуев сладкий звук,

И прерывающийся ропот

Последней робости?..

(Песнь первая)

И вдруг резкий переход к страшному и таинственному. Внезапность события подчеркивается переносами  и темпом стиха; идут быстрые, обрывистые фразы:

... Супруг

Восторги чувствует заране;

И вот они настали...

Вдруг Гром грянул, свет блеснул в тумане,

Лампада гаснет, дым бежит,

Кругом все смерклось, все дрожит,

И замерла душа в Руслане...

Все смолкло. В грозной тишине

Раздался дважды голос странный,

И кто-то в дымной глубине

Взвился чернее мглы туманной...

(Там же)

Или:

В то время доблестный Фарлаф,

Все утро сладко продремав,

Укрывшись от лучей полдневных,

У ручейка, наедине,

Для подкрепленья сил душевных,

Обедал в мирной тишине.

Как вдруг он видит: кто-то в поле,

Как буря, мчится на коне;

И, времени не тратя боле,

Фарлаф, покинув свой обед,

Копье, кольчугу, шлем, перчатки,

Вскочил в седло и без оглядки

Летит — а тот за ним вослед.

(Песнь вторая)

К чертам исторической поэмы относятся имена, которые  восходят к “Истории государства Российского” Карамзина (Рогдай, Фарлаф), и описание реальных исторических событий.

В шестой песне поэма наиболее приближается к историческому повествованию: осада Киева печенегами уже представляет собой художественное преображение научного источника.

Тон поэмы в шестой песне заметно меняется. Фантастику сменяет история. Сады Черномора заслонены подлинной картиной стольного города перед приступом неприятеля:

…Киевляне

Толпятся на стене градской

И видят: в утреннем тумане

Шатры белеют за рекой,

Щиты, как зарево блистают;

В полях наездники мелькают,

Вдали подъемля черный прах;

Идут походные телеги,

Костры пылают на холмах.

Беда: восстали печенеги!

Это уже достоверное и точное описание войны X века с ее вооружением, тактикой и даже средствами сообщения. Это уже начало исторического реализма.

Со сказкой и историей тесно соседствует ирония. Автор не стесняется подшучивать над своей герои­ней даже в самые трагические для нее минуты. Она плачет, — однако “не сводит взора” с зеркала; решила уто­питься — и не утопилась; говорит, что не станет есть,— а затем “подумала — и стала кушать”. Шутки нисколько не нару­шают лирического образа героини — напротив, они при­дают ему “милый” характер.

Рогдай в поэме говорит Фарлафу:

“Презренный, дай себя догнать!

Дай голову с тебя сорвать!”.     

Сцена борьбы Людмилы с Черномором изображается так:                                                     

Уж он приблизился: тогда,

Княжна с постели соскочила,

Седого карлу за колпак

Рукою быстрой ухватила,

Дрожащий занесла кулак

И в страхе завизжала так,

Что всех арапов оглушила.

“Поэма не только иронична в своей основе, — писал Слонимский,— но в ней заметен сильный элемент пародийности. Одно, впрочем, связано с другим. Людмила, например, одновременно и сказочная героиня, и современная, живая, во плоти и крови, девушка-женщина. Она и героиня, и прелестная, остроумная пародия на героиню. То же в большей или меньшей степени — и с другими героями. Пушкин весело смеется над своими героями, над читателем, над са­мим собой…”. Ирония автора распространяется даже на замы­сел поэмы, иро­нически и шутливо он обыгрывает сам сюжет поэмы:

Я каждый день, восстав от сна,

Благодарю сердечно бога

За то, что в наши времена

Волшебников не так уж много.

К тому же — честь и слава им!—

Женитьбы   наши безопасны...

Их замыслы не так ужасны

Мужьям, девицам молодым.

(Песнь четвертая)

 

Также в “Руслане…” присутствуют черты романтической поэмы: необычный герой — витязь, у которого нет прошлого, необычное место, действие происходит то в историческом событии, то в сказке.

“Это была поэма “лиро-эпическая”, или, другими словами, романтическая, потому что внесение в эпос лирического элемента само по себе,— писал А.Слонимский,— было уже фактом романтического значения. Но пушкинский ро­мантизм был особого свойства. Это был не абстрактный романтизм Жуковского, уводивший в надзвездные сферы, а романтизм молодости, здоровья и силы, романтизм, в котором были уже реалистические задатки. Даже уносясь на “крыльях вымысла”, Пушкин не забывал о земле. Действительность постоянно напоминала о себе, прорываясь сквозь фантастическую ткань рассказа в виде лирических и автобиографических отступлений и авторских оценок лиц и событий…

В “Руслане” не было еще — и в этом прав Белин­ский —полного романтизма, проникающего всю ткань произведения, это был только шаг к романтизму. Но там, где авторская лирика вступала в свои права, появлялись островками свежие, вновь найденные романтические картины, звучала легкая музыка роман­тизма. Фантастическое проводится через живое восприя­тие — через зрительные, звуковые и моторные ощуще­ния — и тем самым становится почти что реальностью…”.

В поэме широко используется А.С.Пушкиным возможность внефабульных авторских отступлений. Таким отступлением, например, открывается третья песня поэмы “Руслан и Людмила”:

Напрасно вы в тени таились

Для мирных, счастливых друзей,

Стихи мои! Вы не сокрылись

От гневных зависти очей.

Уж бледный критик, ей в услугу,

Вопрос мне сделал роковой:

Зачем Русланову подругу,

Как бы на смех ее супругу,

Зову и девой и княжной?

Ты видишь, добрый мой читатель, 

Тут злобы черную печать!                              

Скажи, Зоил, скажи, предатель, 

Ну как и что мне отвечать?

Лирическая основа “Руслана и Людмилы”—это праздничное чувство жизни, полнота ощущений, игра молодых сил. Позиция автора шаловливо определяется в посвящении:

Для вас, души моей царицы,

Красавицы, для вас одних

Времен минувших небылицы,

В часы досугов золотых,

Под шепот старины болтливой,

Рукою верной я писал;

Примите ж вы мой труд игривый!

Автор играет сказочными образами, как будто не принимая их всерьез. Воображение его скользит по ге­роям, которые обрисовываются легкими контурами.

Молодецкая похвальба: “Я еду, еду, не свищу, а как наеду, не спущу!”, и весь этот молодецкий тон в сцене с Головой — плохо вяжутся с настроениями Руслана, потерявшего супругу и только что размышлявшего о “траве забвения”, “вечной темноте времен” и тому по­добных романтических тонкостях.

Объясняется все это очень просто: герои еще не по­лучили совершенно самостоятельного существования, не обособились от авторской лирики. Они составляют предмет лирической игры, и пружины их действий находятся пока еще в руках ав­тора. С этой точки зрения вполне понятно, что древнему витязю приписываются пылкие романтические чувства:

Но, страстью пылкой утомленный,

Не ест, не пьет Руслан влюбленный,

На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит

И, щипля ус от нетерпенья,

Считает каждые мгновенья...

(Песнь первая)

Руслан не древний витязь и не былинный богатырь, а романтический герой, совершающий подвиги для спа­сения возлюбленной. Подобная модернизация героев да­вала удобный повод для лирических вторжений автора. Он ставит себя, например, в положение Руслана, ли­шившегося своей возлюбленной в самый разгар “востор­гов”:

И вдруг минутную супругу

Навек утратить... О друзья,

Конечно, лучше б умер я!..

(Песнь первая)

Авторские отступления — то лирические, то иронические, контрастирующие с нею,— придают рассказу личный тон. Автор все время подчеркивает свою роль рассказчика. Он играет с чи­тателем и дразнит его любопытство, прерывая повест­вование на самом интересном месте—как, например, во второй песне, в момент, когда Рогдай настигает Ру­слана:

Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;

Он узнает сей буйный глас...

И вдруг:

Друзья мои! а наша дева?

Оставим витязей на час...

И в  конце песни, после рассказа о Людмиле:

Но что-то добрый витязь наш?  

Вы помните ль нежданну встречу?..

Важно отметить произведенную Пушкиным ре­форму стиха. Он закрепил за поэмой лирический четырехстопный ямб. Пушкин придал ему сво­бодное лирическое движение, не стесненное правиль­ным чередованием рифм. Он употребляет в “Руслане” тройные и четверные рифмы:

Трепеща, хладною рукой

Он воплощает мрак немой...

О, горе: нет подруги милой

Хватает воздух он пустой;

Людмилы нет во тьме густой,

Похищена безвестной силой.

(Песнь первая)

Одна гуляет по садам,

О друге мыслит и вздыхает,

Иль, волю дав своим мечтам,

К родимым киевским

В забвеньи сердца улетает;

Отца и братьев обнимает...

(Песнь четвертая)

Этот четырехстопный ямб и давал возможность сво­бодного передвижения интонаций — от шутки и иронии к мягкому, певучему лиризму и героическому пафосу, от литературной полемики к картинам волшебной старины.

   “Руслан” писался три года, и естественно, что каж­дая песня была шагом вперед, имела собственный ха­рактер. Поэт рос вместе со своим произведением. Он начинал поэму в духе “веселых снов” и “сердечных вдохнове­ний” юношеской своей лирики, но к концу в ней зазву­чали иные, более серьезные ноты. В эпоху создания поэмы чрезвычайно расширился круг исторических представлений Пушкина.

“Эпос окончательно торжествует над иронией и субъек­тивной лирикой,— считал А.Слонимский,— история над сказкой.

В связи с этим меняется стиль и манера повество­вания. Стих крепнет, становится более строгим и муже­ственным. Лица и события изображаются конкретнее. В первых песнях было много условного, традиционного. Что характерного, например, для поведения Людмилы во второй песне?

Она подходит — и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь...

Это традиционный жест отчаяния вообще, не имеющий индивидуальных признаков.

Меланхолические размышления Руслана на поле битвы (в третьей песне) напоминают сентиментально-медитативную элегию карамзинского типа”.

 Речь Руслана спускается иногда до простой разговорной речи, но такая речь в устах древнего витязя становится мало достоверной, слишком  утонченной:

Не спится что-то, мой отец!

Что делать: болен я душою.

И сон не в сон, как тошно жить.

Позволь мне сердце освежить

Твоей беседою святою...

(Песнь первая)

Эти “что-то”, “болен я душою”, “тошно”  звучат слишком изнеженно.

В шестой песне “Руслана” нет подобных промахов. Здесь чувствуются уже реалистические тенденции. Же­сты и поведение действующих лиц бо­лее  характерны для данного лица и данной ситуации. Волнение старого князя при виде спящей Людмилы выражается иначе, чем волнение Руслана. Видно и то, что это старик, и то, что он ис­пуган и не знает, что делать:

В лице печальном изменись,

Встает со стула старый князь,

Спешит тяжелыми шагами...

И старец беспокойный взгляд

Вперил на витязя в молчаньи...

Другого рода поведение Руслана: у него волшебное кольцо, и он действует быстро и энергично, даже не обращая внимания на Фарлафа, бросившегося к его ногам:

Но, помня тайный дар кольца,

Руслан летит к Людмиле спящей,

Ее спокойного лица

Касается рукой, дрожащей...

Только эта “дрожащая рука” и выдает волнение Рус­лана.

Вот как отзывался А.Слонимский о шестой песне: “Действующие лица не слиты здесь в одну кучу, а обособ­лены друг от друга: у каждого своя позиция. Сцена выиграла в отношении краткости и стала психологически и мимически глубже обоснованной”.

Начало первой песни — сжатое, колоритное — обе­щало как будто поэму историческую:

Не скоро ели предки наши,

Не скоро двигались кругом

Ковши, серебряные чаши

С кипящим пивом и вином.

Они веселье в сердце лили,

Шипела пена по краям,

Их важно чашники носили

И низко кланялись гостям.

Все дышало здесь степенной стариной: медленное круговое движение сосудов (“не скоро...”), важная осанка чашников, низкие их поклоны. Белинский пред­полагал даже, что первые семнадцать стихов были по­водом для “присочинения” к ним всей поэмы. Далее начиналась сказка, где отсутствовали реальные исторические события и действие происходило вне времени и про­странства. В шестой песне мы снова возвращаемся на землю. Руслан становится здесь реальнее и психологичнее.

 “В творческой эволюции Пушкина значение последней песни “Руслана” огромно. Здесь впервые у него выступает народ как действующая сила истории. Он показан в своих тревогах, надеждах, борьбе и победе. В поэму вступает великая тема всенародной борьбы и славы,— писал Гроссман.— На последнем этапе своих баснословных странствий герой становится освободителем Родины. Весь израненный в бою, он держит в деснице победный меч, избавивший великое княжество от порабощения. Волшебная сказка приобретает историческую перспективу. “Преданья старины глубокой” перекликаются с современностью: сквозь яркую картину изгнания печенегов звучит тема избавления России от иноземного нашествия в 1812 году”. Заключительный фрагмент в определенной мере расходится по стилю с духом поэмы, которую призван завершить.

Сохраняя традицию волшебно-рыцарского романа, А.С.Пушкин к концу поэмы по-новому сочетает фантастические элементы старославянской сказки с драматическими фактами древнерусской истории, свободно смешивая  жанры создал произведение, которое до настоящего времени вызывает неподдельный интерес у многих поколений читателей.

                                               Список литературы:

1.  Б.Бурсов Судьба Пушкина // Советский писатель Ленингр. отдел. 1986 стр. 60

2.  Е.А. Маймин  Пушкин. Жизнь и творчество.// Изд. “Наука”, Москва 1982 стр. 35-39

3.  А. Слонимский  Мастерство Пушкина // Гос. изд. худ. лит-ры, Москва 1963 стр. 187-216

4.  Степник Ю.В. О роли национальных поэтических традиций XVIII века в поэме Пушкина      

     “Руслан и Людмила” // Русская литература, 1968 стр.107 – 122.

5.  Пушкин: суждения и споры // Московский рабочий 1997 стр. 17